Похороны Брежнева. Фрагмент главы.

Михаил Петров

Источник: ruspol.net
Фото взято из оригинала статьи или из открытых источников

10.11.22
15058

Виктор был большим жизнелюбом. Он был жизнелюбом особенно тогда, когда после института попал на работу инструктором райкома партии. По роду своих обязанностей Виктор курировал марксистско-ленинскую учёбу на производстве, а ещё ленинские уроки в школах и техникумах. Десять лет он исправно внедрял методички по использованию в учебном процессе очередного постановления ЦК КПСС соло или в дуэте с Советом Министров. В школах и техникумах его любили, на производстве тихо ненавидели. Ну, на кой черт, скажите, слесарю шестого разряда изучать на балтийских берегах совместное постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР о борьбе с сельскохозяйственными вредителями в нечерноземной полосе РСФСР?

В райкоме Виктор пристрастился к выпивке. Да и как было не пристраститься? В середине семидесятых пошел мор на ветеранов партии, тех, которые «видели Ленина». Виктор настоялся в почетных караулах, не раз подставлял плечо на выносе, мок и мерз на кладбищах, потом от души поминал безвременно ушедших товарищей по партии сначала у свежей могилы, потом на поминках. Он быстро выучился не доверять присказке «Плохой водки не бывает. Бывает водка хорошая и очень хорошая». Виктор научился безошибочно различать водку по запаху: от ста граммов этой будешь ходить дурной, и утром непременно будет головная боль, а от этой и с литра на троих ничего, кроме запаха не будет. На похоронах он нажил язву желудка, но не от водки, а от скверной закуски и сухомятки.

Самые впечатляющие похороны пришлись на Москву. Виктора включили в состав местной партийной делегации на похоронах генсека Брежнева. В столице их разместили в плохой гостинице на глухой городской окраине. Подняли ни свет, ни заря и без завтрака погнали на троллейбус, потом на метро. Когда через полтора часа после подъема Виктор увидел очередь к телу покойного генсека, то тихо ахнул. На часах была всего половина восьмого утра, а очередь уже растянулась на несколько километров, и до начала траурной церемонии было ещё два с половиной часа. Хуже всего то, что вдоль тротуара стояли московские дружинники, которые следили за порядком в очереди. На практике это означало, что вырваться в магазин можно будет не раньше одиннадцати часов, причем обязательно со скандалом. Понятно было и то, что винные отделы в большинстве магазинов вдоль очереди будут закрыты.

— Скорбеть по дорогому генсеку, мужики, надо на трезвую голову, — пояснил кто-то из народных дружинников.

Добраться до магазина удалось лишь после полудня. Водку пили из горла, схоронясь от милиции и дружинников даже не в подъезде дома, а в грязном дворе за контейнерами для мусора. Только начали, как повалил тяжелый мокрый снег. Водки взяли с большим запасом, чтобы хватило на весь день. С колбасой и хлебом не угадали, но второй раз в магазин их уже не выпустили.

Впервые в жизни Виктор давился водкой. Давясь водкой, обжег связки и потерял голос, впрочем, он был не одинок: сипел каждый пятый. Хуже всего было то, что водка не грела. В Колонный зал они попали только в двенадцатом часу вечера, так что скорбь их была уже неподдельной.

В коридорах Колонного зала тишину нарушало лишь шарканье множества ног, сосредоточенное сопение, да окрики: «Шевелись!» Похоронные распорядители гнали замерзших людей по лестницам разве что не на пинках. Роскошные люстры и зеркала были затянуты траурной паутиной. На последней лестничной площадке Виктору преградили путь. Сквозь раскрытую дверь уже виднелся траурный зал, когда из боковой комнаты вышли несколько генералов с чёрными креповыми повязками на рукавах. За их спиной на мгновенье открылась панорама поминального стола с ветчиной, сервелатом и селедкой, фруктами, коньяком и водкой. Пахнуло теплом и сытостью. Генералы, лениво переваливаясь с ноги на ногу, ковыряя в зубах спичками и досмеиваясь над свежим анекдотом про генсека, точнее про его похороны, ввалились в зал, где неким подобием строя отправились менять почетный караул.

Когда Виктор переступил порог траурного зала, невидимая рука придержала его за рукав и тихий, но строгий голос приказал: «Без фокусов. Быстро и печально». На сцене играл изрядно выдохшийся за день оркестр «Виртуозы Москвы». Покойный лежал ногами к левому боку процессии, и, подходя, Виктор успел отчетливо разглядеть черты «кремлевского долгожителя». Лицо Брежнева было воскового цвета с прозрачной кожей. Кое-где на нём были видны следы румян и пудры, но они не портили общего впечатления от его восковой бледности. Казалось, что Брежнев просто уснул, подобно тому, как он дремал в президиумах собраний и совещаний уже много лет. Мгновение и он откликнется одобрительной репликой на выступление товарища: «Т-це! Поддерживаю, тце-тце». Но нет, Виктор понял, что воскресения не будет. Забыв об усталости, он пытался вместить в себя величие исторического момента: генералиссимус, правивший страной 17 лет, теперь в гробу. С ним уходила в вечность целая история, к которой Виктор, будучи младшим партийным функционером, был сопричастен. В ногах у генсека среди множества орденов и медалей сиял бриллиантами «Орден Победы».

Из Колонного зала процессию направили прямо в метро. Три эскалатора работали на спуск, и только один поднимал снизу редких пассажиров. Оказавшись внизу, Виктор сразу понял, в чем дело: милицейский кордон пропускал наверх только тех, кто имел прописку по улице Горького или проживал в гостиницах «Интурист» и «Националь». Усталые милиционеры с красными, слезящимися от метрополитеновской пыли глазами, лениво отгоняли от эскалатора увечных. Увечные — однорукие, одноногие и просто больные на голову рвались наверх, размахивая пенсионными удостоверениями и ветеранскими книжками. Послушать их, так тут собралась едва ли не большая часть сослуживцев полковника Брежнева по 19-й армии. Виктор наметанным глазом выделил в толпе несколько штатских, с безразличным видом слонявшихся по перрону. Милиция не обращала на чекистов никакого внимания. Калек закидывали в поезда, уходящие на станцию «Библиотека Ленина», но они упорно возвращались на «Площадь Маркса».

После похорон Брежнева Виктор долго не мог пить водку и пристрастился к портвейнам, в которых стал находить для себя особенную прелесть.