Халдеи. 10. Финал

Михаил Петров

Источник: ruspol.net
Фото взято из оригинала статьи или из открытых источников

05.12.19
3070

Петрович и список судьбы.

Щелкопёр Сидоров

После случая с Уванищевым жизнь русского журналиста Пети Сидорова покатилась под откос. Сначала к нему прочно приклеилась кличка «kusok». Потом он внезапно потерял работу в газете. Если другие уволенные журналисты быстро находили работу в конкурирующих изданиях, то Пете дорога в них оказалась закрыта. Как сказал поэт о слепой Зигрид, «никто не звал его под сень своих долин». Петю боялись, как огня, и ненавидели, как отщепенца. Отщепенец Сидоров являл собой пример одиозной, то есть всеми ненавидимой личности. Это было очень обидно — ненавидимый всеми. Правда, в этом положении были и свои выгоды.

Зная о Петиной бескомпромиссности, его довольно часто привлекали к написанию челобитных. Челобитными Петя называл статьи, беспощадно излагающие правду факта. Ему нравилось из правды факта делать правду жизни. Он даже гордился этим умением связать воедино мелкую местную правду факта с глобальной правдой в масштабах всей Европы или найти в глобальной правде связь с правдой маленького человека. От этого челобитные получались злые, запоминающиеся, надолго оседающие в сознании читателя. Вероятно, именно за это его не любили главные редакторы и боялись издатели. Кому нужен щелкопёр, чьи статьи запоминаются? Вторая древнейшая профессия не любит запоминающихся авторов. Очень уж тщательно приходится держать нос по ветру и хвалить сегодня то, что ругал вчера. Не дай Бог, читатель запомнит и предъявит претензии!

А ещё главным редакторам очень не нравились в Петюниных статьях выводы, которые часто были похожи на мораль из какой-нибудь классической басни. Против морали было трудно возражать, но именно мораль делала статьи обидными, чтобы не сказать циничными. Превращение морали в цинизм и никто не мог объяснить и этого эффекта пугались. При этом все сходились на том, что Сидоров грешит навязыванием читателю своего мнения, в то время как читатель должен сам решить, чью сторону принять. Надо только дать ему тщательно отмеренную дозу информации. Сам Петюня считал иначе. Он искренне верил в то, что правда факта и правда жизни должны цеплять читателя, а иначе они никому не нужны. Нельзя опускаться до уровня биомассы, наоборот, надо подтягивать массовое сознание до уровня правды.

Однажды, когда он еще работал на телевидении, ему пришлось оказаться в гримёрке доктора Кашпировского вместе с репортером теленовостей на русском языке. Репортер задал несколько дежурных вопросов и стал сматывать шнур микрофона. «И это все?» — Спросил недоуменно Кашпировский. «Всё! —Честно признался репортер и, уловив разочарование целителя, подсластил пилюлю — «Я информатик, а вот он публицистик!» С этими словами репортер ткнул микрофоном в Петюнину грудь.

На следующий день Сидоров, сидя в служебном баре горхолла, мирно беседовал с доктором Кашпировским, который, похоже, напрочь забыл о микрофоне, видеокамере и времени. Между тем в зале почти пять тысяч зрителей уже четверть часа томились в ожидании чуда. Внезапно Кашпировский жестом остановил оператора и накинулся на кого-то невидимого за Петюниной спиной: «Что ты мне машешь? Не видишь, я с человеком разговариваю! Пошла вон!» После инцидента с продюсером продолжение интервью как-то не заладилось. Чтобы сгладить неловкость, в конце скомканной беседы Кашпировский подарил Петюне свою брошюрку с надписью на титульном листе: «Петру Сидорову. Жаль, что мало поговорили». Пока съемочная группа собирала аппаратуру, Сидоров заглянул в зал. Кашпировский важно расхаживал по сцене.

— Если вам кто-то скажет, что он видит ауру, то заявляю вам, как врач психиатр: этому человеку необходимо лечиться. Я вот сейчас буду разговаривать с вашими внутренними органами, печёнкой, селезёнкой, прямой кишкой, но я никогда не скажу вам, что вижу вашу ауру. Ни-ког-да! Начнем с рубцов в прямой кишке. Даю установку: расслабиться и слушать! Кишка меня слышит, раны рубцуются, рубцы рассасываются. Я сказал, рассасываются рубцы! Идём вверх, проходим все повороты кишечника. Кишечник очищается, стенки утолщаются, к ним возвращается эластичность. Кишечник энергично выталкивает фекальные массы в сторону прямой кишки. Пошла масса! Пошла, пошла! А мы выходим из кишечника в желудок. Вижу язвы, даю установку: язвы рубцуются, рубцы рассасываются. Куда пойдем дальше? Вверх по пищеводу или навестим желчный пузырь? Пузырь? Хорошо! Даю установку…

Люди в зале, впавшие в транс, мерно раскачиваются в такт словам. Язвы рубцуются, рубцы рассасываются. Эту картину рассасывающихся рубцов, уврачёванных словом целителя, Петюня часто представляет себе, когда читает местные газеты. От местных газет, если, конечно, ими не подтирать задницу, втирая в прямую кишку типографскую краску, тоже рубцуются и рассасываются душевные раны, хотя сами газеты нравственно стерильны и в медицинском отношении совершенно безвредны. Эффект плацебо!

Щелкопёр-публицистик Сидоров мог бы много рассказать о проблемах местной русскоязычной прессы, да никто не спрашивал его мнения. А он мог бы поведать об унижениях молодых журналистов, понятия не имевших о творческих союзах и профессиональной солидарности. Ни в одном русскоязычном издании не было своего профсоюза. Журналисты никогда не слышали о том, что такое коллективный договор и авторские права. Издатели шутки ради подсовывали им трудовые договоры, в которых вместо минимальной зарплаты, положенной по закону, фигурировали издевательские пять эстонских сентов за опубликованный знак. Для молодого журналиста главный редактор стал истиной в конечной инстанции. Красный фломастер в его руке, словно связка разящих намертво молний. Пишешь плохо, редактор исправит без нравоучений. Пишешь хорошо, а он всё равно исправит: «Зачем пишешь хорошо? Мнение свое иметь захотел? Цыц! У меня не забалуешь!» Сидоров был свидетелем тому, как назначенный в газету ответственным издателем молодой русскоязычный карьерист-полукровка Иван Пашутинский в первое же свое служебное утро поинтересовался наличием в редакции профсоюза. Получив отрицательный ответ, Пашутинский улыбнулся и продемонстрировал внушительных размеров кулак: «Смотрите, у меня без глупостей!»

Мог бы Петюня рассказать и о теории ретрансляции. Теория была простенькая, но многое объяснявшая. В стране не было русских газет. Русскоязычная пресса принадлежала водочным магнатам, олигархам, авантюристам всех мастей, да кому угодно, но только не русским. На вопрос «С кем вы, господа русские журналисты?» Петюня имел вполне определенный ответ: «С кем угодно, но только не с русскими!» Русскоязычная пресса существовала не сама по себе, но для того чтобы ретранслировать русским эстонскую ментальность в весьма скверном переводе с государственного языка на язык родных осин. Переводами занимались все, кому не лень, потому что за это платили, хотя и до смешного мало. Не платили только тогда, когда русский журналист пытался писать русским о русских или эстонцам от имени русских. Были и другие темы, которые Петюня мог развить от правды факта до правды жизни, но, повторимся, это уже никого не интересовало.

Петр Сидоров превратился в одиозного журналиста, каждый прорыв которого в прессу вызывал массу негативных откликов. В чём только не обвиняли бедного Петюню. Покойный издатель Гатов как-то сподобился обвинить его в журналистской шизофрении. Мэтр Илья Бах называл Петюнины статьи рвотным и публиковал картинки из старого советского учебника по гражданской обороне, иллюстрирующие приемы первой помощи при рвоте. Редактор Маркин писал на Петюню регулярные доносы хозяину издания, в которых обвинял его в подрыве производственной дисциплины и отсутствии должного почтения к установившемуся миропорядку, читай, запрету на профессиональные союзы, отсутствию коллективного договора и согласованных с Инспекцией по труду правил внутреннего трудового распорядка. Общественный деятель Иван Творожек строчил на Петюню изумительные по наглости и безграмотности доносы прямо в МИД Российской Федерации, в которых обвинял журналиста в коллаборационизме с эстонскими властями и требовал внести его в чёрный список на выдачу российских виз. Политик Аксель Бломберг, благодаря родственным связям вхожий в правительство Москвы, винил Петюню во всех своих партийных промашках. Благо на каждую его промашку имелся соответствующий комментарий Сидорова. Жалобы Бломберга дошли даже до некоторых комитетов Государственной думы, отвечавших за политику в отношении российских соотечественников в Прибалтике. И только от рождения тихий и серый, как мышь, редактор Синевеков вместо доносов собирал коллекцию Петюниных объяснительных, прежде чем писать докладные.

Слово политика Уванищева, как видим, попало в хорошо удобренную почву, и Сидоров на долгое время остался без работы. Умереть с голода ему не давали, время от времени подкидывая мелкие халтуры в виде челобитных. Именно в этот период за Петюней закрепилось реноме продажного журналюги. Получалось так, что все непродажные имели место работы и кормились из рук конкретных хозяев. И один только Петюня, вынужденный зарабатывать на хлеб по сдельной оплате труда, был продажным, потому что брал деньги на жизнь от тех, кто готов был платить за его острое перо.

Нет ничего удивительного в том, что одиозный журналист Сидоров запил. Выпить в одиночестве более трех рюмок водки он был не в состоянии, но зато делал это с завидной регулярностью: три рюмки утром, три в обед и три на ужин. В этой системе был свой резон: три рюмки составляли приблизительно сто граммов водки — именно ту дозу, после которой у Петюни пропадало желание писать. То есть желание писать оставалось, но изрядно притуплялась потребность делать это немедленно. А потребность притуплялась потому, что после ста граммов Петюня начинал промахиваться по клавишам, что неимоверно его раздражало. Лозунгом писателя Юрия Олеши были слова «Ни дня без строчки!». Девизом безработного журналиста Сидорова могли бы стать слова «Ни дня без рюмки!»

Однажды в конце сентября Петюня возвращался из магазина в свою квартирку в ласнамяэском гетто. С моря дул пронзительный северный ветер, пробиравший до костей. Смеркалось. Это было то время, когда фонари ещё не зажглись, а включенные автомобильные фары только ухудшали обзор.

Петюня остановился на пешеходном переходе, грея во внутреннем кармане плаща бутылку самой дешевой водки, купленной в местном маркете. Правой рукой он пытался подтянуть воротник повыше, прикрывая голову от ледяного ветра. Улица слева была пуста, и журналист медленно двинулся через дорогу. Внезапно справа из-за дома выскочила машина. Свет её фар скользнул по той части дороги, которую Петюня только что благополучно пересек. В следующее мгновение водитель увидел прямо перед собой нелепую фигуру, кутающуюся в плащ.

Бампер автомобиля ударил Сидорова по ногам. Ударом тело подкинуло вверх, чтобы в следующее мгновение опустить его прямо на лобовое стекло. Потерявший ориентацию водитель, рванул руль вправо, и безвольное тело журналиста свалилось под передний бампер, смягчив удар автомобиля о столб уличного освещения. Фонарь включился в тот самый момент, когда у Петюни хрустнула грудная клетка.

Имени Петра Сидорова не было в первоначальном списке благополучных смертников Чёрного человека. Держатель списка пенсионер Петрович прозевал тот момент, когда оно в нём появилось.

Пир Богов

Петровичу приснилось, что он Триглав. Не в том, конечно, смысле, что у него три головы, а в том смысле, что у него три ипостаси, и всё вокруг себя он видит, как бы с трех точек зрения. С одной точки зрения он видит Явь такой, какая она есть без прикрас и всяческих виртуальностей. Явь ему нравится, Явь прелестна и полна соблазнов, в ней множество звуков, красок и запахов. Запахи особенно восхитительны. Их можно вдыхать, как букет, а можно наслаждаться каждым ароматом в отдельности. Их можно выкрасить в любые цвета и даже заставить звучать. С другой точки зрения он видит изнанку Яви, и даже не саму изнанку, если быть точным, а её внутреннее содержание. Это Навь. В каждом соблазне Яви ему видится обман, грубый или не очень. В каждом звуке нестерпимая фальшь, каждый запах привязан к весьма неаппетитным вещам. Однако всё вместе выглядит, как поле, ждущее пахаря и сеятеля. Оно изнывает под тяжестью возможностей, которое может реализовать. Кажется, что брось сюда любое зерно, и оно немедленно взойдет невиданным урожаем. Брось сюда любое тело, и оно немедленно превратится в плодородный гумус. Брось ржавое железо, и оно взойдет затейливой нержавеющей порослью. Но тяжелее всего взгляд третьей ипостаси. Краски Яви режут взгляд, нежнейшие звуки терзают слух, дикая вонь рвет носовые пазухи, кожа на лице горит и плавится. Явь больше не ласкает органы чувств, Навь не обманывает и не раскрывает обманы. Это взгляд Прави — взгляд не знающей милосердия беспощадной совести. Вот так Триглавовы ипостаси рвут сознание Петровича.

Как будто объявлен грандиозный пир по случаю победы над тёмными силами. Симаргл с лицом критика Ильи Баха поджигает планеты. Лик его благостен в Яви, сатирообразен в Нави и мерзостен в Прави. Планеты пылают, складываясь в горячую десятку. Тяжелой поступью приближается Перконас, чертами лица изрядно напоминающий Ивана Михайловича Творожека. Блестят его доспехи, из мощной длани сыплются разящие без промаха молнии, правая рука сжимает тяжелый сверкающий меч, а над шлемом горит звездой тысячесветная лампочка, украденная в соседнем подъезде. Боги почтительно склоняются, остерегаясь смотреть в глаза Перконасу, по-славянски Перуну. Перун-Творожек беспощаден к врагам Родины. Он идёт, и трепещут все дорожные полицейские. Содрогаются небеса под тяжёлым кованым сапогом, и корчатся в муках предатели русского народа. Вот коротнуло в левой руке, и разящими молниями повергнуто в прах Государственное собрание. Коротнуло ещё, и пылает Государственная дума. Перун милостив только к друзьям России и с подозрением глядит на Световида. Он не любит поджигателей вообще и поджигателей войны в частности, ибо дух воина — это его потенциал. Воин — это тот, кто готов воевать всегда, когда в этом есть необходимость. Перун склоняет голову только перед Сварогом. До тех пор, пока Сварог числится его отцом, ему не грозит стать врагом Сварги. Сваргá — это по сути то же самое, что и Валхалла, только на славянский лад. Черты Сварогова лица не разобрать даже Нави. Правый профиль отдаленно напоминает лидера блока Родина, но левый профиль как будто принадлежит коммунисту Зюганову. Левый профиль постоянно борется с правым, от чего фас Сварога постоянно меняется. Вот он стал похож на первого демократа, а сейчас как будто на последнего кремлевского долгожителя. В следующее мгновение в его глазах знакомый прищур, но губы уже вытягиваются в идиотическую улыбку от уха до уха — чисто Отец кукурузы. Повисает неловкая пауза, но вот колесом прошелся по Сваргé Ярило, а за ним в пляс пустился Хорс.

Петрович силится узнать танцоров в лицо. Ба! Да это же наши гей-славяне Хорс-Аркашка и Влад-Ярило! Вслед за Владом и Аркашкой в пляс пустился Дажьбог. Постойте, постойте! Это же покровитель всех соотечественников-славян светоносный, урожайный, дающий всем сестрам по серьгам, формирующий делегации на конгрессы сотечественников. Ну, как там его? Вылетело из головы имя, а ведь идолище стоит в первопрестольной напротив самой мэрии. Это же Сергий Быстрорукий! А как на нашего-то похож, на этого, ну, как его – проводника в Царствие Небесное? Да, и леший с ним!

Бог времени и звездочетов остановил движение планет. Время замерло. Казалось бы, ничто не может теперь помещать празднику славянских богов. Истинное лицо Числобога — это лицо бывшего милиционера и астролога Авессалома, я извиняюсь, Мужова.

Вот и матерь всех богов Лада в лихой мини юбке, подозрительно напоминающая продюсера Алевтину Хаапсало в молодости, пошла выкидывать коленца. За ней ринулась в середину круга красавица Леля-Додола с кошмарным ликом поэтессы Стульской. Ох, уж эта Додола! Ох, уж эта покровительница юных поэтических дарований! В вихре танца кружится, отбросив жезл, главный церемониймейстер пиров любви Ослад. Уж этот никогда не упустит случая повеселиться, хотя и похож ликом на печального Макарушку Евлова. «Ой, люли, ой, люли! — Надрывается певун Коляда, рванув во весь размах меха гармони. — Ой, люли! Твою мать! Ой, люли! Твою мать!» Красавец Лель, напоминающий повадкой Архелая Стеклова, щиплет за нежные женские места красавицу Полелю. Да и не Полелю вовсе, а Зареницу. Полеля-то его младший брат будет. Весёлка в самом разгаре.

Один только Велес с мрачным лицом доктора Смальцева стоит в сторонке и сокрушенно качает головой. Западло Велесу веселиться, когда Чернобог многие славяне намедни в капусту порубил. Напрасно Жúва, похожая на тайную русалку-фараонку, тянет Велеса в хоровод. Бог непоколебим. Сложив руки на груди, он сквозь стёкла мощных очков смотрит на приближение Чернобога со свитой.

Лик приближающегося Чернобога ужасен. Он в ярости. Слева от него летит супруга — страшная Морена с худым костлявым лицом бесфамильной Людмилки. Справа от Чернобога летит беспощадный Вий-Ниян, повелитель пекла, извращенец и садист. Вий олицетворяет собой неотвратимые наказания и мучения всех отступников. В аду Вий-Ниян терзает иудеев-иисусовцев. Лысый Вий родился от порочной связи Чернобога и козы Седуни. Мерзкий сын Чернобога и козы похож лицом одновременно на товарища Паничева и почтенного писателя-мариниста Седова.

Летит Чернобог, и гаснет горячая десятка планет, накрытая плащом тьмы. Напрасно Симаргл раздувает огонь, напрасно Лада насылает на троицу повелителя ветра и дождя Стрибога — ничто не может помешать повелителю тьмы. Громко заржал полуконь-получеловек Полкан и встал на дыбы, угрожая Чернобогу ударом грозных копыт. Пир прерван. Перконас угрожающе поднял левую руку, готовясь поразить Чернобога залпом огненных стрел.

В этом месте Петрович проснулся и горячо зашептал слова молитвы.

— Святый Боже, святый Крепкий, святый Бессмертный, помилуй нас! Святый Боже, святый Крепкий! Господи, твоя власть! Научи меня оправданиям твоим!

Повелитель тьмы

После молитвы Петрович нехотя поднялся и проковылял в туалет, из туалета на кухню, из кухни обратно в спальню. Накапал в рюмку с водой валерьянки, погасил свет и попытался уснуть.
… Чернобог спланировал прямо к ногам Триглава. Глядя в лицо сразу трех ипостасей, изрыгнул из пасти чёрное пламя.
— Как это понимать?! — Повелитель Тьмы прищелкнул пальцами и продемонстрировал листок бумаги в клеточку. — Как это понимать, я вас спрашиваю?!
В голосе Чернобога звенел металл. Лысый Вий лязгнул железными зубами и приподнял левое веко, Морена грозно ощерилась, демонстрируя клыки. Триглав силился вскрыть личину бога всеми тремя ипостасями сразу.
— Как это понимать? — Грозно повторил Чернобог.
Вий лязгнул зубами и приподнял веко, Морена ощерилась.
— Кто распорядился, я вас спрашиваю?! Сгною без остатка, Ладино семя!!!
Триглав сделал шаг вперед сразу тремя ипостасями, заставляя троицу Чернобога отступить на два шага. Навь изменила звездную реальность на обстановку казенного кабинета, обшитого дубовыми панелями. На стене за хозяйским местом в простой раме повис портрет Всевышнего. Между Триглавом и Чернобогом возник длинный стол для совещаний. Морена, сделавшая лишний шаг назад, плюхнулась на стул у стены.
— Присаживайтесь, товарищи, разговор будет долгий.
Триглав достал из бокового кармана полувоенного френча короткую трубку. Вий нашарил за спиной стул и присел на краешек. Чернобог остался стоять.
— Ну, как хотите. Была бы, как говорится, честь предложена.
Голос Триглава звучал тихо, но казалось, что каждый звук его голоса громким эхом отскакивал от дубовых панелей стен.
— В целях секретности протокол заседания мы вести не будем. Возражения есть? Нет. Я так и знал. Товарищ Числобог, доложите обстановку по возможности кратко.
Числобог откашлялся, не решаясь обернуться на Триглава, расхаживавшего за спинами богов.
— Вы не готовы, товарищ Числобог?
— Простите, товарищ Триглав. Мне бы стакан воды.
— Подайте ему воды!
Стрибог ловко подтолкнул стакан с водой через весь стол прямо в руки Числобога.
— Благодарю вас! — Докладчик залпом осушил стакан с дождевой водой. — Я сразу к делу, если нет возражений.
Возражений не поступило. Чернобог внимательно следил за Триглавом. Все три ипостаси мелкими шагами передвигались вдоль окна. Явь раскурила трубку. Навь пускала под потолок клубы дыма. Правь насупилась, сведя брови над переносицей.
— Ну, если нет возражений, тогда прямо к делу. Мы получили сигнал…
— Из Альфа Центавра, — нагло ощерилась Морена.
— Откуда надо, оттуда и получили, — парировал Числобог, — не ваше собачье дело!
— Не ссорьтесь, товарищи, — примирительно встряла в начавшуюся перепалку Леля-Додола. — Продолжайте, товарищ, мы вас просим.
— Благодарю вас, товарищ Додола. Так вот, мы получили сигнал о том, что некие чёрные силы нашли способ подорвать доверие широких народных масс к высшему руководству Сварги. В первую очередь к вам, товарищ Триглав.
Навь выпустила клуб ароматного дыма в спину докладчика. Явь блаженно зажмурилась, а Правь удивленно приподняла правую бровь.
— Как мы должны это понимать, товарищ Числобог?
— Простите, товарищ Триглав, но понимание ещё не до конца осмыслено.
— Поясните.
— Слушаюсь! В массы внедрен артефакт в виде некоего списка лиц с измененной судьбой. Сейчас происходит активное осмысление артефакта в том смысле, что мы пытаемся понять, зачем это нужно.
— Если я вас правильно понял, то вы утверждаете, что этот артефакт направлен на подрыв Яви? Почему же вы теперь утверждаете, что не знаете, зачем его нам подсунули?
— Простите, товарищ Триглав, я ничего не утверждаю, я только делаю предположение, что подрыв авторитета делается в расчёте посеять панику.
— Так, значит, панику. Вы в этом уверены?
— Почти уверен, товарищ Триглав.
— А я вот тут ничего не понимаю, — снова встряла бестолковая Додола, — чем нам может навредить какой-то список каких-то лиц, с кем-то там измененной судьбой?
— Товарищ Триглав, если вы не возражаете, то пусть этот вопрос осветит коллега Род.
— Мы не возражаем, — Навь выпустила клуб дыма в спину Рода, — слушаем вас, товарищ.
Род хотел развернуться в сторону Триглава, но на плечо ему мягко легла рука Яви, призывая не дергаться по пустякам.
— Видите ли, товарищ Триглав, моему ведомству поручен учёт информации в отношении смертного контингента. Принимаем роды, определяем наследственность, одаряем талантами, судьбу фиксируем. По исполнении предназначения списываем в расход.
— Разумно, рационально, — поморщилась Правь, — но не понимаю, чем это может нам навредить.
— И я не понимаю, — поддакнула Додола, — поясните нам без этой вашей науки!
— Извольте, — вежливо улыбнулся Род, — если, конечно, товарищ Чернобог не будет возражать.
Чернобог молча кивнул головой и укутался в плащ тьмы. Морена оскалилась, Вий приподнял веко и лязгнул зубами.
— Ну, если так, то вкратце наделение талантами происходит в соответствии с родовой принадлежностью одариваемого. Русским — русского, остальным, что придётся. Сами понимаете, что ресурс русских талантов ограничен. Постоянно действуем в условиях дефицита. К сожалению, товарищ Чернобог всё время вмешивается в процесс распределения.
— Товарищ Чернобог, — передернулась Правь, — это что, правда?
— Правда, и мое право, — дыхнул тьмой Чернобог.
— И кто вам дал такое право? — Жестко спросила Правь.
— Он! — Чернобог ткнул пальцем в портрет Всевышнего и приложил сомкнутые ладони ко лбу. — Оум!
Вий приподнял пальцами веко и громко лязгнул зубами. Морена оскалилась, демонстрируя клыки, с которых на подол одеяния капала пена.
— Понятно. Продолжайте, товарищ Род! —Триглав мелкими шагами двинулся вдоль стола.
— Так вот, прерогатива определения судьбы принадлежит моему ведомству. Запущенный смертному контингенту артефакт дезориентирует контингент.
— Поясните на примере, — Навь постучала трубкой по подоконнику, легкий ветерок подхватил пепел и выдул его на улицу.
— Да! — Взвизгнула Додола. — Поясните нам на примере!
— Извольте, — Род раскрыл папку с грифом «Секретно», — вот свежий факт. Автохтону прибалтийского происхождения Куно Хламму была определена относительно счастливая судьба и длительность жизни по максимуму, определённому для этой категории контингента. Месяц назад Хламм попал в метрополитене бельгийского города Брюсселя под колёса поезда. Таким образом, прервалась счастливая судьба, и линия жизни была обрезана без согласования с моим ведомством. Имя означенного Хламма значится в списке. И таких примеров набралось уже полтора десятка.
— Полтора десятка есть? — Правь качнулась с мыска на каблук и обратно.
— Разумеется. Вот, две телезвезды. Ресурс жизни по данной категории снабжения определен максимальный. Счастливая совместная жизнь, безбедная старость, безболезненный конец жизни в один день. В Яви оба умерли мучительной смертью, едва перевалив через середину определенного им жизненного пути. Есть ещё журналист, общественный деятель и видный политик, ну, и так по мелочи. Ошибки в определении судьбы, конечно, случаются, но вот чтобы так, в массовом порядке... Наше мнение: диверсия.
— Вы кого-то лично подозреваете?
— Я лично никого не подозреваю, но у нас было подозрение, что этими безобразиями руководит товарищ Чернобог.
— Есть доказательства? — Оживилась Правь.
— Вий сознался во вредительстве, но верить ему я бы поостерегся. Ему обмануть, что два пальца об асфальт.
— Зачем же он тогда сознался? — Осведомилась Правь.
— Покрасоваться захотелось, товарищ Триглав, — Род захлопнул папку, — пижонство дешёвое.
— Товарищ Чернобог, — Правь уставилась на повелителя тьмы, — что ваши подчинённые себе позволяют?
— Виноват, товарищ Триглав, разберемся и накажем.
— Да, уж разберитесь. Виновных накажите. И что он там всё время лязгает зубами? Он на нас лязгает или на кого?
Вий прижал кулаком готовую лязгнуть нижнюю челюсть.
— А она всё время скалится, — Додола ткнула пальцем в Морену, — прикажите ей не скалится, она нас пугает!
— Позвольте, товарищ Триглав? — Велес поднял руку, привлекая внимание стразу трех ипостасей.
— У вас есть, что сказать? — С подозрением уставилась на Велеса Навь. – Говорите, но только кратко.
Велес поднялся и по-военному чётко развернулся в сторону Триглава. Хорс и Ярило разинули рты, ожидая скандала. Лада пожевала внезапно пересохшими губами, и Стрибог немедленно послал ей стакан воды. Перконас поправил меч, втиснутый между коленями. Он ничего не понимал в разборке, но у него вызрело желание основательно подраться с Чернобогом, причём немедленно.
— Товарищ Триглав! Генштаб в курсе дела. Мы полагаем, что список — это провокация Мардука.
— Как вы сказали, Мардука? — Заинтересовалась Правь. — Разве ему ещё поклоняются?
— Культ существует. Мы предпринимали определенные меры, но вы знаете, что Всевышний против радикального решения проблемы.
Велес игнорировал жест уважения в адрес Абсолюта, и это не ускользнуло от внимания Нави.
— Вы там у себя в Генштабе не очень-то забывайтесь, — Навь махнула трубкой у себя перед лицом. — Не забывайте, кому вы, товарищ Велес, обязаны.
— Мы не забываем, товарищ Триглав. Мы выходим с предложением запросить санкцию на литерное мероприятие.
За столом повисла тишина. Даже Перконас оценил смелость высказанного вслух предложения. Литерное мероприятие на деле означало банальную ликвидацию источника проблемы.
— Вы себе отдаете отчет в том, что вы сейчас сказали? — Голос Яви звучал мягко. — У вас же нет никаких доказательств.
— Доказательства, товарищ Триглав, мы добудем в ходе операции. Не впервой, управимся!
— Садитесь, товарищ Велес. Есть другие мнения? Товарищ Симаргл, что вы там всё время ухмыляетесь? Вы самый умный?
— Никак нет, товарищ Триглав! — Симаргл пытался стереть с лица улыбку старого Сатира. — Это меня огнём опалило, это производственная травма!
Триглав повернулся спиной к столу и лицом к окну. За окном полыхнула вечерняя Зареница. Чернобог присел к столу напротив Сварога. Драться ему не хотелось, но этого выскочку Перконаса давно следовало поставить на место. Пауза затянулась.
— Какие умные советчики, — Навь пососала пустую трубку. — Ну, и как нам поступить с артефактом?
— Да спалить его к чернобоговой матери! — Не выдержал Перконас. — Нет артефакта, нет проблемы! Мне это дело поручите! Разнесу всё вдребезги и напополам. Вы мне только поручите, уж я вас не подведу!
— У вас, товарищ Перконас, лампочка на шлеме перегорела, — Триглав обошёл вокруг стола и стал у двери.
— Совещание закончено!
Боги молча потянулись к выходу. Хорс извернулся и щипнул Ярилу за мягкое место. Ярило ловко прихватил Хорса за причинное место. Хорс тихонько заскулил от боли.
— Валите отседова, гей-славяне, — Сварог грубо подтолкнул шутников к выходу.
— Решение вам будет доведено в рабочем порядке, а вы Чернобог останьтесь...

Петрович окончательно проснулся. Ночь кошмаров закончилась. За окном ярко светило утреннее солнышко. Не умываясь, он прошел на кухню. Заварил себе зеленого чаю с жасмином. Включил радио. Через минуту начались местные новости, и он сделал звук погромче.
— … Эти и другие новости слушайте в этом выпуске. Но сначала о чрезвычайном происшествии. Вчера вечером в районе Ласнамяэ скрывшаяся с места происшествия автомашина совершила наезд на пешехода, личность которого установлена. Потерпевшим стал безработный сорокатрехлетний Петр Сидоров, который скончался на месте аварии. Полиция просит всех свидетелей происшествия сообщить о себе по телефонам….

Сон в руку

Петрович отставил чай в сторону и задумался. Сидоров, конечно, не подарок, если речь идет о том человеке, о котором он подумал, и в списке его нет. С другой стороны, список сам собой недавно пополнился именем Макара Евлова. Не великое чудо, но и не малое. Пенсионер вынул из морозильника пластиковую папку и стряхнул с неё иней. Вот он, список, за которым теперь гоняются все, кому не лень. Извлеченный из папки листок лег на кухонный стол. В списке появились две новые фамилии. После Евлова в списке значился Петр Сидоров — безработный журналист Петюня. Список замыкал Бальтазар Русов. Петрович обхватил голову руками. Вот оно — настоящее дерьмо!

Авессалом Мужов, не задавая лишних вопросов, вызвался организовать встречу с Евловым и Русовым уже после обеда. В тайно составленном гороскопе Петровича, неточном и весьма приблизительном прогнозе, значилось, что сегодня он может выложить свои секреты первому встречному, но общество не готово принять его откровения. Беспокоило Авессалома и то обстоятельство, что планеты предостерегали пенсионера от применения харизмы в больших дозах. Выпячивание харизмы грозило ему потерей головы. Последнее обстоятельство тревожило астролога, поскольку, не располагая достаточными исходными данными, он не мог понять предупреждение о потере головы. С равной степенью вероятности это могла быть и аллегория, и реальная судьба. Еще больше Мужов задергался, когда Петрович предложил ему принять участие в разговоре с Евловым и Русовым. На всякий случай Авессалом попытался рассчитать приблизительный гороскоп покойного журналиста Сидорова. Прогноз получился весьма и весьма оптимистичный. Планеты в этом году обещали ему не смерть под колесами автомобиля, но выгодный контракт. В следующем году Сидорова ожидала длительная поездка за границу и, возможно, знакомство с женщиной, которая могла бы стать спутницей его жизни.

Встречу назначили на три часа пополудни. Петрович выбрал небольшое кафе в книжном магазине на третьем этаже Сити-центра. Отсюда хорошо просматривался торговый зал. Попасть наверх можно только по единственной лестнице. Если за кем-то будет «хвост», то лестницы ему не миновать. Резонно предполагая, что Евлов и Русов примчатся ранее назначенного срока, Петрович занял позицию за столиком у окна ровно в половине третьего и заказал себе чай. Без двадцати три появился Авессалом Мужов и заказал себе жидкое кофе со сливками. Петрович кивнул Авессалому головой, но не произнес ни слова. Без четверти три в нижнем зале появился критик Макар Евлов. Дико озираясь, он боком проскочил зал и на лестницу взлетел вприпрыжку. Хвоста за ним как будто не было. Астролог помахал Евлову рукой, и внезапно сробевший друг всех знаменитостей тихонько пристроился за столиком в ожидании приговора. Евлову Петрович тоже не сказал ни слова. Без десяти три в зале появился Русов. Он, не спеша, шел знакомой дорогой к книжному магазину. Боковым зрением пенсионер углядел в зале второго этажа фотолюбителя, методично снимавшего рекламные плакаты. Всем своим видом фотограф показывал, что занят любимым делом. Он то приседал, выбирая наиболее удачный ракурс, то крутился, выглядывая наиболее выигрышное освещение, то выжидал, выказывая недовольство посетителями Сити-центра, чьи головы портили облюбованный вид. В другой раз Петрович не обратил бы на него никакого внимания, но сейчас он почти сразу же сообразил, что фотографа совершенно не интересует соблазнительная блондинка на плакате, закрывавшем в кафе целых два оконных проема. «Тем лучше, — подумал пенсионер, — пусть видят, что мы тут не делами занимаемся, а просто крутим хвосты козявкам». Выражение «крутить хвосты козявкам», в смысле терять время попусту, Петрович подцепил из телевизионного интервью покойного ныне политика Уванищева.

Русов, как настоящий конспиратор, сначала подошел к стойке бара и заказал себе кофе. Получив в руки чашку, он оглянулся, словно ища свободное место, и среагировал на приветственный взмах руки Авессалома Мужова.
— Добрый день, господа! А ты, Макар, что здесь делаешь?
— Меня пригласили, — окончательно смутился кинокритик.
— Мне бы не хотелось вести беседу в его присутствии, — недовольно заявил Русов.
Петрович промолчал. Отхлебнул чаю и поискал глазами фотографа. Любитель, спрятавшись за прилавком с бижутерией, делал вид, что, наконец—то, заметил плакат с блондинкой.
— Садитесь, Бальтазар, сейчас не время капризничать, — неожиданно твёрдо произнес Мужов, — успеете ещё вдоволь надрызгаться, если, конечно, время будет.
Русов нехотя подчинился и сел по правую руку от Евлова лицом к окну. Макар непроизвольно отодвинулся подальше от стола. Последние слова астролога произвели на него впечатление. Петрович по-прежнему молчал и следил за фотографом.
— Мы ждем кого-то еще? — Проявил нетерпение Русов.
— Нет, все в сборе, — ответил Мужов. — Начнем, пожалуй. Господа! Мы собрали вас, чтобы сообщить вам пренеприятное известие!
Такого фортеля не ожидал даже Петрович, но вот что удивительно — бессмертная гоголевская фраза в устах астролога прозвучала очень даже серьёзно, чтобы не сказать угрожающе.
— Постойте, мы так не договаривались! — Попытался перехватить инициативу Русов. — Я не желаю участвовать в балагане. Извольте говорить конкретно!
Петрович всё еще хранил молчание, посему отдуваться пришлось Мужову.
— Видите ли, господа, есть некий список общественных, скажем так, деятелей… Вполне благополучных по гороскопу, но внезапно… Как бы это помягче выразиться… Вот! Список склонных к внезапной смерти, скажем так, не обозначенной в прогнозе. Ну, вы знаете, о ком я. Влад и Аркашка, Ястребинская, Куно Хламм, Уванищев, Творожек, ну, и другие типа Маркина…
— Причем здесь я, — грубо перебил астролога Русов, — я к вам за услугами кажется не обращался?
— Вы не обращались, — согласился Мужов, — и вот он тоже не обращался.
— А на хрена мне ваши гороскопы? — Макар внезапно повел себя в несвойственной ему хамской манере.
— Вам они, может быть, и не нужны, но есть люди, которые интересуются. Мне помнится, что вы, господин Евлов, вытряхнули из меня пятьсот крон на памятник Аркашке, чтобы получить от меня же информацию о списке.
Киновед нервно прикурил тонкую сигарету и отодвинулся от стола ещё дальше. Теперь чтобы стряхнуть пепел в пепельницу, ему приходилось изрядно наклоняться вперед и вытягивать руку.
— Я тоже не ваш клиент, — выдавил сквозь зубы Русов, — так что ближе к делу, уважаемый.
— Вы оба действительно никогда не были моими клиентами, но вы оба были клиентами оракула именно в связи с известным вам списком. И не спрашивайте, откуда мне это известно! Николай Петрович, прошу вас!
Евлов и Русов уставились на пенсионера. Петрович нехотя оторвался от наблюдений за фотографом. Следовало покончить с этим неприятным разговором как можно быстрее. Ему было наплевать, что из левого рукава на пиджаке Русова торчал маленький микрофон.
— Видите ли, господа, в оригинале списка, который предъявил мне господин астролог, не было имени господина Евлова. Вы, уж простите, Макар, но вас в списке не было.
«Меня нет в списке! — Макар облегченно вздохнул, и совсем было почувствовал себя орлом. — Я буду жить!»
Петрович тесм времнем продолжал:
— Так вот, господина Евлова в списке не было, но он так приставал к Мужову, что астролог взял, да и сказал, что его имя тоже значится в списке. Сказал, чтобы удовлетворить назойливость этого господина.
— Послушайте, Мужов, зачем вы меня обманули? – Весело и нагло спросил Макар. — Я каждый день обсираюсь со страху и выходит, что зря!
— Поганец, – тихо, но вполне отчетливо прошипел Русов, который начал догадываться, зачем его сюда пригласили. — Ты у меня кровавым поносом срать будешь.
Авессалом промолчал, ёрзая задом на стуле. Он ждал этого вопроса, но всё же не был готов к ответу на него. Выручил Петрович.
— Не думаю, господин Евлов, что претензии надо предъявлять к господину Мужову. Думаю, что вас подвело ваше неуёмное любопытство. Итак, вашего имени в списке не было, когда вы терзали астролога. Оно появилось там значительно позже.

У Макара перехватило дыхание и подвело живот, того и гляди, критик начнёт дристать в штаны.

— Думаю, что вы сами внесли себя в список, — неумолимо продолжал Петрович ровным бесстрастным голосом. – Честно говоря, я не понимаю, как вы ещё живы. Более того, я буду с вами откровенен, я не понимаю, как ваше имя вообще появилось в оригинале списка. В первой же копии, которую я снял с оригинала, вашего имени нет, но в самом оригинале оно есть. Конечно, есть некоторые нюансы, но факт остается фактом — теперь ваша судьба предопределена. До сих пор удалось выжить только молодому политику Попогребскому, и то я не понимаю, как.
— А я? Что со мной? — Прошипел Русов.
— Что с вами, — задумался Петрович. — А я не знаю, что с вами. Вашего имени в первоначальном варианте списка не было, теперь оно там есть.
— Покажите мне список! — Прохрипел Русов. – Список мне покажите! Немедленно!
— У меня нет списка. Вам придется поверить мне на слово. Оригинал я вам не покажу, а копировать список я боюсь.
— П-почему? — Задохнулся Русов.
— Я не знаю, как поведет себя копия. Не в моих правилах размножать опасные предметы. У меня есть предположение, что список — это магический артефакт, но сразу скажу, что мне неизвестно, кто его нам подсунул.
— П-почему тогда я?
— Видите ли, господин Русов, я предполагаю, что ваше имя в список внёс Макар Евлов.
— Ах, ты сука! — Русов попытался ударить потянувшегося к пепельнице Макара кулаком в лицо, но промахнулся.

Кулак, не достигнув физиономии киноведа, на обратном ходу больно стукнулся о край стола. Мужов, сидевший спиной к окну, начал приподниматься, чтобы разнять гостей. Развитие событий Петрович наблюдал в режиме замедленного кадра. Макар медленно поднялся, стул из-под его задницы, медленно опрокидываясь, полетел куда-то за спину. Русов протяжно взвыл, оповещая кафе о переломе костей ладони. «Вот оно, — сообразил Петрович, — оракул! Первый промах!» Мужов, всё еще пытаясь обогнуть стол, запутался в ножках упавшего стула. Русов уже успел выпрямиться и левой рукой ухватил Макара за галстук, а правой рукой начал делать замах для второго удара. Киновед подался назад к окну, увлекая за собой Русова. Русов потерял точку опоры и плавно влетел головой в грудь Евлова. Оба вместе они ударились в стеклопакет, выламывая его из креплений. Стекло начало заваливаться наружу.

Всё остальное запечатлел на пленку фотограф Коля Пудько, охотившийся на ставшего скандально известным астролога Авессалома Мужова по заказу «Местной хроники». Автоматический затвор фотокамеры щелкал без остановки. Вот сдвоенный силуэт на фоне окна, вот рама, выломившаяся из креплений. Вот два тела, планирующих на стеклопакете. Вот разлетающиеся осколки стекла вперемешку с косметикой «Из России с любовью». Вот мозговое вещество Макара Евлова, приправленное туалетной водой. Вот ошалевший Бальтазар Русов, вытаскивающий голову из живота киноведа. А вот он же, поскользнувшийся на размазанном по полу косметическом креме, хватается за форменную рубашку охранницы. Крупно — ужас на лице молоденькой продавщицы. Фотограф вскинул камеру вверх, ловя в объектив Авессалома Мужова, перегнувшегося через подоконник. Затвор щелкнул в последний раз, и камера выключилась.

Всё произошло так быстро, что свидетелей набралось только трое — астролог Мужов, фотограф Пудько и пенсионер Петрович. Глядя на труп Евлова и живого ещё Русова, лапающего охранницу, он внезапно понял, чьим ликом воспользовался приснившийся ему Чернобог.

Отдать Чернобогу чернобогово

Соллаф внимательно выслушал рассказ Петровича, даже трубку свою он отложил в сторону. Удивительные вещи надыбал этот настырный пенсионер. «Хорошо их там учили, — подумал мудрец, — качественная дрессура».
— Видел я вчера вашего Бальтазара, — Соллаф отхлебнул из пивного бокала и усмехнулся, — сильно с лица взбледнул после падения с высоты третьего этажа. Может быть, это пойдет ему на пользу, и он сочинит нам ещё про один шлях, теперь уже небесный.
— Мне бы хотелось всё же знать ваше мнение.
Петрович повертел в руках бокал. В кафе, примыкающем к стене Доминиканского монастыря, было совершенно пусто, если не считать бармена за стойкой, и тихо, если не обращать внимания на шипение перегревшейся кофейной машины.
— Вы не находите, что мы с вами здесь, как настоящие Domini canes. Мы — настоящие псы Господни. Сидим тут и развлекаемся своим eloquentia canina.
— Простите, я не силен в латыни.
— Eloquentia canina, Николай Петрович, значит собачье красноречие. Кстати, латинское слово собака происходит от canunt. Римляне слышали в собачьем вое пение. Такая вот у них была опера в Древнем Риме. Их опер тоже велел про всех писать, в смысле петь, в смысле гавкать.
— Простите, не понял. Если можно, Соллаф, то выражайтесь понятнее.
— Извольте, Николай Петрович. Так вот, римский опер завещал нам с вами гавкать, в смысле собака лает, ветер носит, а караван идет своей дорогой. Вы честно отработали свои деньги. Астролог Мужов, оплативший вашу работу, избавился от кармической связи с вами. Почти все, кто должен был умереть, умерли. Пора и на покой!
— В прошлый раз я спрашивал вас о халдеях, но вы увильнули от прямого ответа.
— А что халдеи? Вы ведь не нашли ни одного халдея?
— Вы снова уходите от ответа.
— Николай Петрович, ну, зачем вы заводите эту бодягу? Вам оно нужно? Будьте одинаково равнодушны равно к халдеям и к не халдеям.
— Не могу, теперь не могу. Я должен знать, кому принадлежит список. Без этого я не могу принять решение, что с ним делать дальше. Я не могу долее держать эту дрянь в холодильнике и ждать, что завтра в нём появится очередная фамилия.
— За себя боитесь?
— И за себя тоже. Мне, конечно, нравятся приключения, но я хочу жить долго.
— Помните, я сказал вам, что халдеи везде и во всём? Я не солгал вам, Николай Петрович. Халдейство — это не зов древней крови, это отношение к жизни. Потомки Вирососа Халдеянина унаследовали не его кровь, и даже не его философию. Они унаследовали от потомков Хама хамское отношение к жизни.
— Поводов для жизни мало, а способов смертоубийства много. Где-то я уже это слышал.
— Видите, Соллаф не врет. По пустякам, разумеется.
— Я так понимаю, — Петрович едва не опрокинул свой бокал, — вы защищаете местного германского genius loci. Таня Шпанц служит ему вместилищем, а вы, Соллаф, его телохранитель.
— Где нет тела, там нет телохранения, — глубокомысленно изрек мудрец.
— Не играйте со мной словами, лучше подскажите, что теперь делать.
— Моя бабушка ответила бы вам: Что делать? Снять штаны и бегать!» Я даже в молодости, задрав штаны, бегал не за комсомолом, а за комсомолками исключительно. Потому я теперь антисемит, а дети у меня евреи.
— Хватит дурачиться! Я прошу у вас совета. Что делать со списком, Соллаф?
— А ничего не делать. Спалить к чёртовой матери вместе со всем его содержимым.
— Как спалить?
— Огнем! Бумага ведь, вот её огнем и спалить.
— А магия? — Изумился Петрович. – Как быть с магией?
— А никак! Насрать!
Соллаф сделал неопределённый жест трубкой, рассыпая в воздухе искры табака.
— Николай Петрович, дорогой мой, вы же православный человек, а толкуете мне про какую-то там магию. Свяжитесь с говном, до конца жизни в храм не войдете.
— И то верно, что не войду
— Сами боитесь, наймите специалистов. У нас их нынче до хрена развелось, только не связывайтесь с невменяемыми самозванцами. Николай Петрович, отдайте Чернобогу чернобогово, и дело с концом!
— А он примет?
— А куда он на хрен денется? Примет! Ещё как примет! Вспомните завет Христа отдавать кесарю кесарево. Кесарь не может отказаться от своего, от кесарева.

Самозванцы

Рссказчик из Петровича прямо скажем хреновый. Его извиняет лишь одно обстоятельство: воспоминания о том, что произошло при его участии не были предназначены для чужих ушей. Проблема в том, что наше éducation des sentiments происходит, как правило не на основе собственного опыта, а на постороних источниках. Наши далёкие предки воспитывались на устных преданиях, потом на передовой литературе. Советская интеллигенция черпала чувственный опыт из Льва Толстого и кинематографа. Потом провал — комиксы. Оккультный опыт интеллигенция черпала из Николая Гоголя, Алексея Толстого и Михаила Булгакова, а визуальную его часть из голливудского наследия. Петровичу предстояло столкнуться с отвратительной смесью гоголевщины и булгаковщины, про визульный ряд и говорить не стоит. Полёт фантазии не свободен и не безграничен, а заключён в весьма строгие рамки: если, например, Хичкок заповедовал орать при виде окровавлденного тела, мы будем орать. Вот, если бы он научил нас молчать, впадая в ступор – молчали бы и впадали бы. Ну, и так далее. Наша буйная фантазия – это всего лишь набор стереотипов, частью вычитанных, частью подсмотренных, частью додуманных.
Для совершения ритуала собрались в заброшенном портовом ангаре в самом чреве столичного района Копли. На внутренней стене флуоресцентной краской кем-то была намалевана картина ада. Дьявол горстями пожирал отвратительных грешников и грешниц, которые вылетали из огромной дыры под его хвостом прямо в адское пекло. «Он бачь, яка кака намалёвана» немедленно вспомнил Петрович. На лбу дьявола красовались два совмещенных треугольника, чьи вершины были помечены буквицами. Пенсионер обратился за помощью к Велесу-Смальцеву.

— Охотно введу вас в курс дела, — Смальцев поправил очки на переносице, — это так называемая звезда Давида. Буквы «ди» на вершине звезды обозначают «дух иудеев». Буквы в основании треугольника соответственно «энергию иудеев» и «материю иудеев». Вершина перевернутого треугольника — это «дух гоев», а в его основании лежат «энергия гоев» и «материя гоев».
— Вы меня сейчас запутаете окончательно, — Петрович едва не расхохотался, пораженный объяснением «неэвклидовой геометрии». — Доктор, можно ли попроще?
— Увы, проще некуда. Смысл звезды Давида в том, что генетический потенциал иудеев значительно слабее потенциала гоев, но дух иудеев сильнее духа гоев. Этот магический символ изобретен, чтобы отнять у гоев силу духа, заключенную в язычестве и, таким образом, нейтрализовать их генетический потенциал.
— Гои это кто?
— Гои — это арийцы. Вам бы следовало это знать, Николай Петрович. Вы всё же ариец, хотя вы и христианин, а, значит, добровольный помощник иудеев.
— Избавьте меня от проповеди, доктор, я просил только разъяснений. Что означают эти символы на полу?
— Я позволю себе напомнить вам мысль китайского философа Конфуция о том, что миром правят знаки и символы, отнюдь не слова или законы. Геральдические леопарды на нашем государственном гербе не значат ничего и никем не правят, зато пентаграмма на шпиле дома в самом начале Тартуского шоссе управляет всем. Символы — это прямая связь с Всевышним, минуя небесную канцелярию. Пентаграмма — это что-то вроде знаменитой советской глушилки для западных радиостанций.
— Что вы имеете в виду, — не сразу сообразил Петрович, — какая такая пентаграмма?
— Помните, дом сталинской постройки напротив супермаркета «Stokmann»? На шпиле звезда. Так вот эта звезда и есть глушилка — пентаграмма, которая управляет страной. Теперь понятно?
— Как будто. Вроде как «Три Ивана», кстати, помните эти советские глушилки на Пярнусской дороге? Но вернемся к знакам на полу.
— Как прикажите. Видите, это большое кольцо из левосторонних и правосторонних свастик? Оно хранит священное место от иудейской магии. Правосторонняя свастика — это символ жизни и созидания. Левостороння свастика — это символ жатвы обильного урожая и одновременно символ смерти. Это взмах серпа справа налево, под которым одинаково легко падают созревшие колосья пшеницы и люди, выполнившие предназначение своей ипостаси. Обратите внимание на руны. Вот эта руна, похожая на след куриной лапки, символ защищенности. В центре круга всё то, что нам так ненавистно — серп и молот в окружении стрел. Стрела — это символ энергии славянского воина.
— Чем же вам так не нравится этот пустой советский символ?
— Пустых символов не бывает, бывают символы слабые. Геральдические леопарды — очень слабый символ, потому что он не имеет собственной четко выраженной геометрии. Только геометрические символы имеют силу и власть над миром. Смотрите внимательно, серп и молот это пародия на свастику. Серп — это символ смерти, именно безвременной смерти, а не богатого урожая и выполненного жизненного предназначения. Молот — это молоток скандинавского бога Тора и одновременно элемент суммарной свастики…
— Довольно, доктор, вы окончательно заморочили мне голову. Лучше перейдем сразу к делу.
— Согласен, — Смальцев немедленно преобразился в Велеса.— Смотрите, здесь место для гостей. Оно тоже замкнуто в охранный круг. В целях личной безопасности во время церемонии гостям запрещено покидать этоо пространство. Основной ритуал будет совершен в большом охранном круге. Объект мы поместим в круге с серпом и молотом. Всё остальное дело техники. Брат Симаргл отлично знает свое дело. А вот и первые гости.

Велес-Смальцев, очаровательно улыбаясь, припал с поцелуем к руке фрау Шпанц. Фрау Шпанц явилась на церемонию в атласном плаще алого цвета, с перевязью алого и белого цвета. Церемониальный меч волочился за ней по полу ангара, оставляя в пыли замысловатый след. На голове прелестной воительницы красовалась кокетливая епископская шапочка алого же цвета. Хозяин вечеринки увел её в круг для гостей. Следующим в ангаре появился сухорукий и кривобокий недавний еще премьер-министр в компании с бывшим министром народонаселения бородатым потомком конокрада и поэтом во втором поколении. Наклонив голову к левому плечу и скривив в улыбке тонкие губы извращенца, экс-премьер выслушал верноподданнические комплименты доктора Смальцева, чтобы через минуту занять место рядом с фрау Шпанц.

От Общества славянских просветителей на церемонию явился сам председатель. Говорят, что в юности он недурно пел в церковном хоре, а в зрелые годы служил в Красной армии и стучал на офицеров полка в КГБ. На старости лет ему выпало счастье и ни при делах, и не на отдыхе сыграть роль славянского патриарха. В последний год полковник-патриарх сильно сдал, но и он был встречен почтительным полупоклоном Смальцева. Милостиво приложился ладошкой к физиономии Смальцева и прошаркал в круг для гостей.
От хлыстовствующих прибыл политик Константин Фельдман. Фельдман считался русским политиком, хотя и гордился своей уникальной остзейской родословной. В начале своей политической карьеры Фельдман редакторствовал в русской газете, поражая читателя сногсшибательными неологизмами, рискованными метафорами и чудовищной безграмотностью в целом. Велесу-Смальцеву пришлось потратить несколько минут, чтобы разъяснить фарисействующему политику смысл охранного круга из свастик. Наконец, Фельдман понимающе кивнул головой и согласился войти в охранную зону.

А в двери уже вкатился румяный колобок, стрижка ёжиком — отец-командир российских соотечественников в Эстонии. Не обращая внимания на Смальцева, он прокатился прямо в объятия конокрадова потомка. А дальше гости пошли косяком: Теософское научное общество имени Блаватской и Рериха, местное отделение «Аум синрикё», культурное общество национальных меньшинств «Аполлонова лира», представитель штаб-квартиры Организации непредставленных народов, Союз эстонских язычников, неонацисты из движения «Солнечный круг», Общество охраны памятников истории…

Петрович смотрел, как гости теснились в охранном круге, переговариваясь и скаля зубы. Одна лишь фрау Шпанц, отдавая должное торжественности мероприятия, неподвижно застыла, сложив руки на рукояти меча. Свет в ангаре погас, и внесли толстые зеленые свечи. Впереди процессии шествовала матерь всех славянских богов богиня Лада – Алевтина Хаапсало, урожденная Романова. За ней шествовало олицетворение могучего творческого начала — богиня Леля-Додола, она же поэтесса Стульская. Про Стульскую в народе говорили, что она заражает всех, кто соприкасается с её книгами, выступлениями или лекциями. Её поэтическим остроумием, юмором, сарказмом, а порой просто издевательством восхищаются и возмущаются взахлеб. Однажды к своему ужасу Стульская обнаружила, что становится похожей не только на свою собаку, но и на то, что она сама пишет. Ужаснувшись, поэтесса нашла утешение в так непохожих на неё самое наследниках Велеса. Она легко согласилась исполнять роль Лели-Додолы на языческих праздниках. Вслед за Стульской в ангаре появилась Жúва в исполнении Натальи Павловны Ойнас. Тайная русалка-фараонка несла свою свечу торжественно и вместе с тем слегка театрально. В спину Живе дышал Перконас, оказавшийся общественным деятелем Вовиком Гусинским. Вместо свечи Гусинский-Перконас прижимал к железной груди небольшой каменный алтарь. В круге гостей, как по команде полыхнул залп вспышек дешёвых «мыльниц» и дорогих дигитальных фотокамер. В следующее мгновение вспышки уже слепили беглым огнем, обозначая разницу между дешёвыми и дорогими вещами. Процессия обошла по линии церемониального круга. Богини опустили свои свечи на пол, образовав равносторонний треугольник. Перконас, громыхнув латами, накрыл алтарем серп и молот, потом тяжело опустился на правое колено и замер, тупо уставившись в пол.

Леля-Додола закружилась на месте, призывая Леля. Из темноты за кругом выступил на свет Лель, в котором немедленно был узнан актер Архелай Стеклов. Лель прошелся колесом по периметру круга, подхватил Лелю-Додолу и увлек её в вихре бешеного танца. Только теперь Петрович заметил, что откуда-то из темноты звучат рожок и свирель, выдувая грубую, ни на что не похожую ритмичную музыку. Внезапно в глубине ангара раздался барабанный бой, и в круге возник Велес-Смальцев. Музыка и барабанный бой смолкли, когда Велес поднял над головой сложенные ладони. Глядя в незримый потолок, он гаркнул, что было мочи заветное:

— Оум-м-м! Оум-м-м! К тебе, Оум-м, взываю я, бог Велес, твой сын! Я Велес! Я взываю к тебе Всевышний! Прими от нас очистительную жертву! Буди милостив, отец родной! Буди справедлив! Буди беспощаден к врагам Сварги! Оум-м-м-м! Оум-м-м-м!
Двое неопознанных в чёрных балахонах внесли в круг связанного молодого барашка и положили его головой на алтарь.
— Оум-м-м! Всевышний, прими в жертву агнца, как и мы принимаем твои дары! Оум-м-м!

Перконас поднял руку в тяжелой железной перчатке и одним ударом расколол на камне череп жертвенного барашка. Задние ноги животного еще подергивались, но мозг уже растёкся по алтарю. Велес ритуальными ножницами отстриг три клочка шерсти с головы, спины и живота жертвы. Каждую прядь он сжег в пламени одной из трех зеленых свечей. Барана унесли. Велес направился к кругу гостей и, не входя в него, остановился перед фрау Шпанц. Медленно опустился на колени, склонил голову и протянул к воительнице руки ладонями вверх, в которые она вложила свой церемониальный меч. Держа сверкающий в отблесках пламени клинок на вытянутых руках, Велес вернулся к алтарю. Снова опустившись на колени, он осторожно обмакнул кончик лезвия в бараньи мозги. Потом торжествующе воздел меч над головой и трижды возгласил призыв к Всевышнему.
— Оум-м-м! Оум-м-м! Оум-м-м!
Вновь ударили барабаны, и тонко запела свирель.
— Брат Симаргл! — возопил Велес. — Брат Симаргл! Тебя призываю я, брат Симаргл! Явись, чтобы очистить нас! Яви нам свою силу, брат Симаргл!
Барабанная дробь участилась, свирель захлебнулась на высокой ноте, но вместо неё также тонко запел рожок.
— Брат Симаргл, явись народу!
Вспыхнул факел, и причудливые тени, невесть откуда взявшиеся, побежали по стенам ангара. Явь бытия, правда факта переплелась с Навью, с виртуальностью тяжелого сна. Из глубины ангара выступил брат Симаргл, в котором Петрович безошибочно опознал критика Илью Баха. Тучный, сатирообразный брат Симаргл прошествовал в центр церемониального круга и коснулся факелом бараньих мозгов. Растекшиеся по алтарю мозги вспыхнули тусклым фиолетовым пламенем.
— Брат Симаргл, — вопросил Велес, — готов ли ты очистить нас от скверны!
— Готов! — очень интеллигентно ответил брат Симаргл. — Пусть сестра Лада поможет мне.
Лада подняла свою свечу и обнесла её сначала вокруг церемониального круга, потом вокруг гостей. Брат Симаргл сделал весьма замысловатое движение факелом, плохо совместимое с видимой, тучной частью его ипостаси.
— Сестра Жúва! Помоги мне!
Наталья Павловна подняла свою свечу и приблизилась к центру круга. Свечу она поставила на алтарь прямо в догоравшие бараньи мозги.
— Брат Перконас, очистись перед Всевышним!
Гусинский-Перконас сунул правую руку в железной перчатке в пламя свечи. Перчатка вспыхнула ослепительным фиолетовым пламенем и тут же погасла. Жива сняла свою свечу с алтаря. Лель колесом прошёлся внутри церемониального круга. Леля-Додола завертелась вокруг своей оси, да так быстро, что пламя свечи образовало вокруг неё огненный обруч. Скрипучим голосом Лада запела что-то совсем уж невообразимое музыкально.
— Отец наш и брат! Триглав! — возгласил Велес. — Отец и брат, выйди из тьмы на свет! Яви нам Явь, Навь и Правь! Буди с нами, отец наш и брат! Явись, явись, Триглав!
Петрович поёжился, как будто холодок пробежал меж лопаток и крепким словом помянул режисёра постановщика. Между тем в темпо-ритме постановки произошла заминка.

Список судьбы

Велес вопил, а Триглав так и не появился, пока некто не подтолкнул в спину Петровича.
— Товарищ Триглав, это ваш выход, — жарко дунули в ухо.
Петрович, проклиная всё на свете и, прежде всего, дурака Смальцева, сделал несколько шагов ему навстречу. Когда лицо его попало в свет факела брата Симаргла, в кругу гостей раздался гул удивления и ударил залп вспышек. «Мне теперь в божий храм не войти до конца жизни, — промелькнуло в мозгу пенсионера. — Он бач, яка кака намалёвана!»
— Триглав, родитель наш и брат, — продолжал куражится Смальцев, — исполни долг свой перед богами русскими и народом!
Петрович всё еще не мог сообразить, чего же от него хотят.
— Бумагу давай! — Зашипел Смальцев. — Список судьбы давай! Ну, же! Оригинал давай!
Петрович полез во внутренний карман пиджака и вынул сложенную пополам пластиковую папку с вложенным в неё оригиналом списка Чёрного человека. Поколебавшись, всё же протянул папку Смальцеву.
— Вынь список и брось его на пол, — зашипел Смальцев, — быстрее, быстрее! Темпо-ритмо теряем!
Петрович достал из папки список и аккуратно опустил его перед собой. Как только бумага коснулась пола, бешено ударили барабаны, и рожок запел совсем уж истерично.
Острием церемониального меча Велес-Смальцев осторожно поднял список с пола и двинулся к алтарю. За ним всё ещё в вихре кружения двинулась Леля-Додола. Лель прошелся колесом. Перконас железным нарукавником трижды ударил в латы на груди, а брат Симаргл вновь изобразил факелом замысловатый фортель. Листок бумаги со списком легко соскользнул с острия на алтарь.
— Брат Симаргл, приступай! — Возопил Велес-Смальцев. — И пусть рука твоя не дрогнет, брат Симаргл!
Рука брата Симаргла всё же дрогнула, когда под сводами ангара многократно усиленный эхом раздался знакомый голос.
— Кто здесь покушается на м-мои п-приритеты?!
От волнения голос Чернобога дрожал. Лысый Вий за его спиной лязгал зубами, а Морена щерилась на гостей. Слюна капала с её клыков и пенилась в пыли на полу.
— Кто здесь покушается на мои п-приритеты?! — Чернобог никак не мог справиться со словом «приоритеты».
Гости замерли, пораженные первобытным ужасом, веявшим от Чернобога и его свиты. До всех как-то разом дошло, что сценарий ритуала аутодафе сделал крутой и незапланированный поворот.
— Кто з-здесь п-покушается на м-мои п-приритеты? — В третий раз вопросил Чернобог, но уже далеко не так уверенно и грозно.
Гости дрогнули. Сначала раздались отдельные смешки, потом оглушительный хохот. Так бывает в жизни, что каша во рту злодея любой, даже самый трагический или ужасный момент реальности может превратить в комедию. В заикающемся Чернобоге был безошибочно опознан писатель Бальтазар Русов. Падение с высоты третьего этажа в «Сити-центре» явно не пошло ему на пользу.
— Се-список! — давился словом грозный Чернобог-Русов. — Се-список! Д-давай! Се-сюда д-давай!
— Симаргл! Жги, давай! — Истошно и явно не по сценарию церемонии возопил Велес-Смальцев.
Брат Симаргл попытался факелом ткнуть в лист бумаги на алтаре, но от волнения промахнулся. Чернобог, не справившийся со словами, изрыгнул из пасти чёрное пламя, погасившее факел и свечи. Тьма заставила всех замолчать, но уже через несколько секунд в тишине раздался насмешливый голос Архелая Стеклова.
— Висит, болтается, на «хэ» называется! Ты слышишь меня, Бальтазар? Я обещал тебе, что за базар ответишь? Обещал!
Вместо ответа лязгнула челюсть лысого Вия. Вий отлично видел в темноте, даже с опущенными веками.
— Х-хозяин, у него ч-ч-чички!
— Спички у меня, а не чи-чки! Вот что сегодня на «хэ» называется.

Лель-Стеклов ощупью вынул из коробка сразу три спички, надо полагать, для надёжности. Пламя осветило алтарь, вспыхнула бумага, взвыл ответивший за «козла» Чернобог-Русов. Тонкой струйкой дыма список судьбы рассеялся в воздухе. Привлечённая магия осела на алтаре чёрным и безвредным на вид пеплом.

Петрович облегчённо вздохнул. Гости тихонько переговаривались, не зная, как правильно реагировать на финал действа: освистать или устроить овацию. Выручила всех Наталья Павловна, засветившая у Леля-Стеклова зеленую свечу. Не глядя на Чернобога, фараонка опустила свечу на пол и, сделалав в сторону гостей изящный театральный поклон — смесь книксена с реверансом, сорвала аплодисменты. Фельдман выкрикнул «Bravo!» и собрался было вдогонку гаркнуть «Bis!», но отец-командир вовремя отвесил ему изрядный подзатыльник.
— Милый, я хочу пи-пи!

Наследник

— Я, кажется, предупреждал вас, что вся ответственность за продолжение эксперимента падёт на вас и на семь колен ваших потомков?
— Первый раз слышу про семь колен. Это слишком суровое наказание за служебное рвение.
— Вы провалили эксперимент.
— Отнюдь. Нам удалось закрепить и стабилизировать достигнутые результаты на неопределенно длительное время.
— Даже не пытайтесь оправдаться. Ваши оправдания жалки.
— Отнюдь. Мне не в чём оправдываться.
— Вы не выполнили прямой приказ.
— А вы больше не можете мне приказывать.
— Это бунт?
— Считайте, как хотите. Хотите, чтобы это был бунт, пусть будет бунт. Слова не меняют дела. Началась следующая фаза эксперимента.
— Кто разрешил?
— Вы сами и разрешили. Кстати, это ваш последний приказ.
— Вы мне угрожаете?
— Отнюдь. Просто изменилась ситуация.
— Вы издеваетесь надо мной?
— Зачем же мне над вами издеваться? Я предупреждал вас, что абсорбция такого количества магии может нам выйти боком, а вы посоветовали мне не жалеть великого соседа и слить всё ему. Так вот, соседу не досталось ничего. Всё осело здесь, в санитарной зоне. Уровень заражения настолько превышает допустимые пределы, что эксперимент теперь контролирует сам себя. Они уже начали сходить с ума. Сначала деятели культуры, потом академики, а на очереди уже чиновники мелкого и среднего звена. Все будут писать письма в ООН.
— Какие письма?
— Любые. Это не имеет значения. Письма — это тест.
— Вы за это ответите!
— Отнюдь. Я же сказал вам, что ситуация изменилась. Вы совершили множество непростительных ошибок. Например, вы уничтожили оракул и Пифию, но позволили набрать силу genius loci. Эта тварь изменила реальность. В частности, она изменила вашу судьбу.
— Что вы имеете в виду?
— Ничего особенного. Просто вы можете никогда больше не летать самолетами, а погибнете в авиакатастрофе. Можете никогда больше не путешествовать морскими паромами, а погибнете в море. Я не знаю точно, как вы погибнете, но знаю, что это неотвратимо.
— Это блеф! Вы блефуете!
— Проверим?
— Он не допустит моей гибели!
— Он? Не смешите меня! Здесь важен не сам Мардук, а правильный выбор богов в его окружении. При правильном выборе я могу выйти на двустороннюю связь с любым из них и черпать информацию прямо из первых рук. Так зачем мне посредник? Вы мне зачем?
— Вы ничего не знаете о себе.
— Теперь я знаю всё. Это мое наследство. Это моя земля. Это мои люди. Это мое право судить их. Право карать или миловать. Вы здесь никто. Вы просто камешек под топором. Топор — это я.

Усть-Нарва, 2005.

_____________
<<< Начало ичстории ищи здесь